Франциск Ассизский - Страница 11

Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою, ради Меня, тот обретет ее (Мт. 16, 25).

Что это значит, никто из людей не понял лучше Франциска.

Первая, главная и, в сущности, единственная заповедь Божья человеку: «Будь». — «Я есмь» — первое, чистое, голое, от всего освобожденное, бытие в Боге — «Сущем» (Jahwe) и в человеке, есть блаженство: Бог всеблажен, потому что есть.

Если я есмь только потому, что живу, то я несчастнее всех тварей: те не знают, что с концом жизни наступит для них конец бытия, а я знаю. Но если я живу потому, что я есмь, и знаю, что с концом жизни наступит для меня бытие, то я всех тварей блаженнее, потому что те этого не знают, а я знаю.

И доколе не постигнешь

Этих слов: «умри и будь»,

Только темным гостем в мире

Будешь проходить свой путь, — понял Гёте, великий язычник, лучше многих христиан, но не сделал, потому что, без Христа, этого сделать нельзя.

Если бы человек мог увидеть закрытое от него жизнью бытие, то понял бы, что, кончив жизнь, начнет бытие; умрет — будет; душу свою потеряет — найдет.

«Жить или быть?» — надо людям сделать выбор, но никто не делает; Франциск сделал.

«Смерть будет для тебя бесконечною радостью», — скажет умирающему Франциску один из учеников его, можно бы сказать и Франциску живущему: «Вся твоя жизнь — бесконечная радость». Каждую минуту жизни своей, душу свою он терял — находил; «умирал — был».

XXXI

Первое, что отделяет человека от бытия, — страх смерти: душу свою потерять — лишиться жизни; а второе — страх бедности: собственность потерять — лишиться того, что нужно для жизни. «Что нам есть, что нам пить и во что одеться?» — этими страхами жизни, — бесконечными дробями единицы смертного страха, — закрыто от человека бытие, как вечно голубое небо — серыми мглами и тучами.

Но если мнимую душу свою, жизнь, потерять — значит истинную душу, бытие, найти, «умереть — быть», то и мнимую собственность, — нужное для жизни — потерять — значит нужное для бытия — действительную собственность найти, — «сокровище» не только на небесах, но и здесь еще, на земле, ибо «нет никого, кто оставил бы домы… или земли (мнимую собственность), ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат больше домов и земель, а в веке грядущем жизни вечной» — бытия (Мк. 10, 29–30).

Самое общее, не собственное, всем равно принадлежащее, — воздух, вода, свет, — самое драгоценное; а за этим еще более общее, драгоценное — жизнь; а за жизнью еще более общее, драгоценнейшее — бытие.

Вот почему «блаженны нищие» значит: «блаженны сущие», — те, кто, потеряв душу свою, жизнь, обрел бытие. Это единственный способ врачевания от гложущей наши сердца страшной болезни — собственности; возвращение от жизни к бытию; пробуравление как бы артезианского колодца в пустыне, сквозь мертвые пески жизни, к живым родникам бытия.

Вот почему «блаженны нищие» значит: «блаженны свободные» — от рабских, из железа собственности скованных цепей.

Понял это Франциск, как никто.

XXXII

«Нищий из нищих, нагой из нагих, даруй мне нищеты, наготы Твоей, неоцененное сокровище!» — вечная молитва Франциска. «Голому, надо нести голый крест Господень», — скажет верный ученик его, Иоанн Пармский; «надо кинуться нагим в объятья нагого Распятого», — скажет сам Франциск. Быть «нагим» — и значит быть «свободным»; метафизическое чувство свободы, в религиозном опыте Франциска, подобно чувству наготы физической.

«Братьям иногда трудно было сделать, чтобы Блаженный сохранил хоть какую-нибудь одежду на теле: так охотно отдавал он все, что имел, до последней рубашки», — вспоминает легенда. Так же естественно, легко и блаженно отказывается, освобождается он от собственности, как человек скидывает с себя одежду, обнажается, в знойный день, чтобы войти в студеную воду. Чем беднее — голее, тем блаженнее, свободнее, прохладнее от главного, иссушающего зноя жизни — собственности.

В бедность возвращается он, как в родную стихию; чувствует себя, в нищете, наготе, как рыба в воде и птица в воздухе; а в собственности, — как рыба в сетях и птица в клетке. Звери лучше людей для него тем, что проще, беднее, обнаженнее, ближе к бытию, чем к жизни, — свободнее, блаженнее.

Жаждет быть в нищете — наготе совершенной, как младенец в колыбели или Адам в раю.

XXXIII

В этом-то религиозном опыте освобождения духовный сын Иоахима, хотя и не узнавший отца своего и отцом не узнанный, — Франциск.

«Истинный монах не должен иметь ничего, кроме гуслей», — говорит Иоахим; то же мог бы сказать и Франциск. «Господи, благодарю Тебя за то, что я умираю свободным от всего!» — говорит Франциск; то же мог бы сказать Иоахим.

Нет никакого сомнения, что главное дело всей жизни Франциска — основание всемирного Братства нищих, от рабства собственности освободившихся людей, — Иоахим признал бы своим и, может быть, увидел бы в нем начало того, предсказанного им, «великого переворота», в котором частную собственность заменит общая (наша «социальная революция», совершаемая человечеством, «во имя свое», противоположна этой, — совершаемой во имя Христа Освободителя: рабством кончается та, а эта — свободой).

В «Третьем Братстве» нищих увидел бы, может быть, Иоахим «Третье Царство Свободы»: tertius Ordo — tertium Regnum. Что это действительно так, видно из того, что лет через двадцать по смерти Франциска такие верные ученики его, как Иоанн Пармский и Герардо да Сан-Доннино, соединят его с Иоахимом: Третьего Завета пророк для них — Иоахим, а исполнитель пророчества — Франциск.